– Везите меня в Бастилию, – улыбнулся граф.
– Вы упрямец! Но прежде все же подумайте.
– О чем?
– О том, что вам больше не двадцать лет. Поверьте, друг мой, я говорю, ставя на ваше место себя самого. Тюрьма для людей нашего возраста гибельна. Нет, нет, я не допущу, чтобы вы зачахли в тюрьме. При одной мысли об этом у меня голова идет кругом.
– Друг мой, по счастью, я так же силен телом, как духом. И поверьте, я сохраню эту силу до последнего мгновения.
– Но это вовсе не сила, это – безумие.
– Нет, д'Артаньян, напротив, это – сам разум. Поверьте, прошу вас, что, обсуждая этот вопрос вместе с вами, я нисколько не задумываюсь над тем, угрожает ли вам мое спасение гибелью. Я поступил бы совершенно так же, как поступаете вы, и я воспользовался бы предоставленной вами возможностью, если бы считал для себя приличным бежать. Я принял бы от вас ту услугу, которую, при подобных обстоятельствах, и вы, без сомнения, приняли бы от меня. Нет, я слишком хорошо знаю вас, чтобы коснуться этой темы даже слегка.
– Ах, когда б вы позволили мне действовать в соответствии с моим замыслом, – вздохнул д'Артаньян, – уж заставил бы я короля погоняться за вами!
– Но ведь он все же король, друг мой.
– О, это для меня безразлично, и хотя он король, я бы преспокойно сказал ему: «Заточайте, изгоняйте, истребляйте, ваше величество, все и вся во Франции и в целой Европе! Вы можете приказать мне арестовать и пронзить кинжалом кого вам будет угодно, будь то сам принц, ваш брат! Но ни в коем случае не прикасайтесь ни к одному из четырех мушкетеров, или, черт подери…»
– Милый друг, – ответил спокойно Атос, – я хотел бы убедить вас в одной-единственной вещи, а именно в том, что я желаю быть арестованным и что я больше всего дорожу этим арестом.
Д'Артаньян пожал плечами.
– Да, это так, – продолжал Атос. – Если б вы отпустили меня, я бы добровольно явился в тюрьму. Я хочу доказать этому юнцу, ослепленному блеском своей короны, я хочу доказать ему, что он может быть первым среди людей только при том условии, что будет самым великодушным и самым мудрым из них. Он налагает на меня наказание, отправляет в тюрьму, он обрекает меня на пытку, ну что ж! Он злоупотребляет своею властью, и я хочу заставить его у знать, что такое угрызения совести, пока господь не явит ему, что такое возмездие.
– Друг мой, – ответил на эти слова д'Артаньян, – я слишком хорошо знаю, что если вы произнесли «нет», – значит – нет. Я более не настаиваю. Вы хотите ехать в Бастилию?
– Да, хочу.
– Поедем! В Бастилию! – крикнул д'Артаньян кучеру.
И, откинувшись на подушки кареты, он стал яростно кусать ус, что всегда означало, как было известно Атосу, что он уже принял решение или оно в нем только рождается. В карете, которая продолжала равномерно катиться, не ускоряя и не замедляя движения, воцарилось молчание. Атос взял мушкетера за руку и спросил:
– Вы не сердитесь на меня, д'Артаньян?
– Я? Чего же мне сердиться? Все, что вы делаете из героизма, я сделал бы из упрямства.
– Но вы согласны со мной, вы согласны, что бог отомстит за меня, разве не так, д'Артаньян?
– И я знаю людей на земле, которые охотно ему в этом помогут, – добавил капитан мушкетеров.
Карета подкатила к первым воротам Бастилии. Часовой велел кучеру остановить лошадей, но нескольких слов д'Артаньяна было достаточно, чтобы ее пропустили в крепость.
И пока ехали по широкой сводчатой галерее, ведшей во двор коменданта, д'Артаньян, рысьи глаза которого видели решительно все, и даже сквозь стены, неожиданно вскрикнул:
– Что я вижу, однако!
– Что же вы видите, друг мой? – невозмутимо спросил Атос.
– Посмотрите в том направлении.
– Во двор?
– Да, и поскорее.
– Ну что ж, там карета, и в ней привезли, надо думать, такого же несчастного арестанта, как я.
– Это было бы чрезвычайно забавно.
– Вы говорите загадками, дорогой друг.
– Поспешите взглянуть еще раз, чтобы увидеть, кто выйдет из этой кареты.
Именно в это мгновение второй часовой снова остановил д'Артаньяна, и, пока выполнялись формальности, Атос имел возможность разглядеть на расстоянии ста шагов человека, на которого ему указывал капитан мушкетеров.
Этот человек выходил из кареты у самых дверей управления коменданта.
– Ну, – торопил д'Артаньян, – вы его видите?
– Да, это человек в сером платье.
– Что же вы скажете по этому поводу?
– То, что я знаю о нем не слишком уж много; повторяю, это человек в сером платье, покидающий в данную минуту карету, вот и все.
– Я готов биться об заклад! Это – он.
– Кто же?
– Арамис.
– Арамис арестован? Немыслимо!
– Я вовсе не утверждаю, что он арестован; ведь он один, никто не сопровождает его, и к тому же он приехал на своих лошадях.
– В таком случае что он тут делает?
– О, он коротко знаком с господином Безмо, комендантом Бастилии, сказал д'Артаньян, и в тоне его почувствовалась досада. – Черт подери, мы приехали в самое время.
– Почему?
– Чтобы встретиться с ним.
– Что до меня, то я весьма сожалею об этом. Во-первых, потому, что Арамис огорчится, увидав меня при таких обстоятельствах, и, во-вторых, его огорчит, что мы увидели его здесь.
– Ваше рассуждение безупречно.
– К несчастью, когда встречаешься с кем-нибудь в этой крепости, отступить невозможно, сколько бы ты ни желал избегнуть свидания.
– Послушайте, Атос, мне пришла в голову мысль: нужно избавить Арамиса от огорчения, о котором вы только что говорили.